— ну правда же, красавица! Может, и правда, ну их лесом, этих мальчиков?

Борт… Железная стена, лиловые сполохи поля Клейна… Решетчатый ложемент.

— GO ON BOARD!

Ложемент — фиксаторы — копье… Нет копья. Блин. За потерю копья — штрафной балл. Ночь кругом, как же найти его? Да и бой вокруг…

— Флагман, я копье потеряла.

— А я трезубец.

— А я…

— Да хрен с этими дровами! Зато все живы! — Тенрю как будто удивляется, заталкивая свою экипировку в личный флагманский шкаф.

— Сама в шоке, — огрызается Инес. Ей проще, экипировка рядовых канмусу так и остается на ложементе. Вокруг решетчатого крыла уже суетятся дежурные оружейники. Седьмая делает несколько шагов к двери отсека — и мягко, тряпочкой, оседает на мелко дрожащий пол. Мгновение спустя перестает действовать даже первый тюбик — весь тридцатый отряд сопит в две дырочки прямо на металле высадочной камеры. И Тенрю, размазывая слезы, таскает спящих к диванчикам в комнате отдыха. Позвать дежурную смену? Но те, наверняка, заняты приемом раненых…

* * *

— Раненых стало в два раза больше. Безвозвратные потери — четырнадцать. Без вести — трое. Правда, арьергард еще не докладывался, вдруг все-таки подобрали.

— Я боялся худшего. Эти новички еще ничего.

— Как посоветуете идти дальше?

— На рогах.

— Пожалуй, по-другому и не выйдет… Феникс — капитану конвоя.

— Есть Феникс.

— Больше никого на воду не спускать.

— Есть никого на воду.

— По конвою! Канмусу выбыли, дальше пойдем на стволах. Главного калибра оставить по десятку на башню. Торпеды, ракеты и универсальный, противоминный — расходовать без ограничений. Ход полный, принять изменение генерального курса, приготовиться к маневру. Напоминаю: минимально допустимый интервал!

Отрываясь, конвой увеличивает скорость до предельной. Гонка сквозь ночь, гонка к рассвету — к настоящему зареву, сквозь лиловое пламя осыпателей, сквозь шары трассеров, на крыльях воды и взвеси выше носовых башен. Зайтись бы сердцу — да после суматошной резни всем кажется, что время застыло, и ничего не происходит, и даже клонит в сон. Лишь багровые полотенца залпов, лишь уханье главного калибра. Огненные стены заградительного; да в оттаявших, наконец, гидрофонах утробные вздохи ныряющих зарядов…

Тридцатое подразделение сопит на диванчиках отсека ожидания. Тенрю в полудреме слушает общий канал конвоя. И уже под самое утро, разобрав знакомые позывные Резервной Эскадры, Тенрю понимает: дело сделано. Выкуси, Ото-химе: конвой прорвался в Гонолулу!

* * *

В Гонолулу все первым же делом бросились на узел связи. Восьмая не бросилась: как бы ни был велик узел, триста человек сразу он вряд ли примет. Будут очереди, придется ждать, подскакивая от нетерпения. Да и говорить придется под нетерпеливыми взглядами: ну скоро ты там? Мы тоже ждем!

Так что Восьмая не спеша вымылась в освободившемся душе тридцатого кубрика. С чувством, с толком, с расстановкой позавтракала всем, что предлагал камбуз «Феникса». После боя аппетит взлетел до невиданных высот. Правда, заслуженных поросят обещали к ужину — когда подразделения соберутся за торжественным столом. Но канмусу и так не морили голодом; а уж бывших в бою вовсе угощали без нормы. Благо, за талию опасаться нечего: ведь просто бежать вдоль борта школоносца — и то приходится со скоростью конвоя. Сама не зная, зачем, Восьмая расставила приборы как делалось дома — неимоверно давно и необъяснимо далеко, в другой Вселенной… И поняла, что напоминала себе об этом зря. Стерла слезы (как будто никто не заметил?) — и после завтрака спустилась поплавать. Так-то в бассейн фиг прорвешься!

После купания Восьмая медленно, — медленно, какой же это восторг! Не надо держаться на хвосте у бешеной гадюки Тенрю! — плавно пошла сперва по стальным коридорам «Летучего Феникса», потом по гладкой тиковой доске верхней палубы. Малолюдность школьных отсеков завораживала и даже немножко пугала. Да, экипаж суетился все так же. Но вот синих форменок Владивостока и белых Токио на пути не попалось ни одной.

Сине-белое облако форменок и нетерпеливого визга клубилось у лимонно-розовых стен радиоузла. Соратницы разве что на стены не лезли — да и то, потому что флагманы рядом и не помилуют.

Восьмая посмотрела на далекую суету с трапа. Прикинула, что еще часа два у нее есть. Спустилась — наслаждаясь едва заметным прогибом каждой пружинящей ступеньки. Спросила у вахтенного матроса:

— Где тут кафе? Или просто можно посидеть? Никуда не спеша…

Матрос указал в совершенно противоположную сторону:

— Вон под горкой базар. А там столики, видите?

— А… Люди?

Матрос понимающе кивнул:

— Здесь нет лишних людей. Все знают, кто вы. Можете ходить свободно. Это же не город, а закрытая база. Просто большая очень.

— Благодарю, — Восьмая зашагала в указанном направлении. Вопреки ожиданиям, земля под ногами не качалась. Причальная стенка тянулась и тянулась; справа, у берега, на ней равномерно попадались будочки электрошкафов, бухты толстенных силовых кабелей и прошитых блестящей стальной нитью армированных шлангов, резко пахнущие активным топливом. Слева длинный борт школоносца, затем просто море. Потом справа показался вагончик побольше. За ним, огражденные вкопанными баллонами высотой по колено — шесть столиков белого дерева, в два ряда. Выгоревший парусиновый навес над ними шевелило полуденным ветром. Черные стальные опоры навеса уже заметно нагрелись в лучах давно поднявшегося солнца.

За ближним столиком сидели два угрюмых мужика — один в инженерском комбезе, второй в белом халате со знаменитым кленовым листом Гавайского Международного Госпиталя. Подняв глаза на вошедшую, инженер сказал:

— Товарищ младший лейтенант, разрешите обра…

— Отгребись от нее, Корнет, — рявкнул знакомый голос. — Это моя Восьмерка. Она ничего знать не может.

— А-а… — пролепетала Восьмая, — Тенрю? Капитан Тенрю?

— Садись, чего застыла?

Восьмая осторожно вошла и села за второй стол. Тенрю хлопнулась рядом — лавка пружинисто прогнулась, но добрые дубовые доски выдержали. Перед собой Тенрю выставила высокую бутылку. Доктор и Корнет посмотрели на нее неодобрительно.

— Не берет, — печально сказала Тенрю, разливая содержимое по рюмкам-наперсткам. — Не берет меня ни «Столичная», ни шило. Я же не человек. Я могу двигаться со скоростью сорок узлов. Выдержать отдачу двух металлорезок. Пропороть гарпуном шкуру глубинного. Тех калорий, что в бутылке, мне на четверть часа хорошего хода. Или на пять минут активного боя. Не того хлопания по балде ладошкой, что было ночью. Активного!

Восьмая только икнула: Тенрю недвусмысленно подвинула один из наперстков к ней.

— Но… Пить с командиром? Это против правил!

— А восемь стажеров — по правилам? — капитан зарычала так, что мальчишка-разносчик отшатнулся. — Да я вешаться хотела, Восьмая! Ве-ша-ться! «Что страшней, чем форс-мажор?» — процитировала она стихотворение Командора. Корнет среагировал мгновенно:

— В экипаж пришел стажер!

— Ну, а что страшнее даже?

— Два стажера в